Стена стояла хорошо; боковые кирпичи были изъедены ветром, но это не
страшно, лишь бы стена не разрушалась в середине и у основания. Палатка была
почти не заснежена, а сугроб накапливался за ней на достаточном
расстоянии. Вот тут уже бесспорное преимущество стены: ею можно регулировать
снегонакопление,
весь фокус во взаимном расположении стены и
палатки. Удобно, когда палатка не засыпана снегом: в ней сухо, однако
выдержит ли она при этом буйство ветра. Слой снега, конечно, предохранил бы
ее, но тогда палатка не должна быть двускатной. Двускатную палатку типа
"Памирка" снег задавит и порвет.
Необходима палатка пирамидальная. Именно такие были и у Нансена, и у
Амундсена, и у Скотта, и у других серьезных путешественников. А мы... Нет,
положительно, двускатная палатка "от лукавого" - порочное изобретательство
альпинистов двадцатого века.
Я не стал ремонтировать стену, а пошел посмотреть, как поживает
Директор. Поживал он плохо. Для начала я на него наступил, приняв за снежный
заструг. Директор вскинулся, освобождаясь от снега, затряс почти беззвучно
головой. Он совсем окоченел. Я сменил его, но продержался недолго. Меня
сменил Начальник. В палатке я долго приходил в себя, кряхтел, и уже
отдышавшийся Директор подтрунивал надо мной. А Сашка тем временем шил
изнутри. Потом еще несколько раз Володи сменяли друг друга. Все-таки что ни
говори, а мужики в возрасте к холоду устойчивее.
Когда окончилось шитье, они
еще долго сидели в палатке не
раздеваясь. Мы с Сашкой были уже в мешке. Он спал, изогнувшись крючком и
обиженно сунув голову себе под мышку. Я тоже начал засыпать... В конце
концов, гори все синим огнем, сколько же можно?! И так уже пошел двадцать
первый час с тех пор, как мы последний раз спали.
Я проснулся от легкого покалывания снежинок, падающих на лицо. На часах
было два, и по свету я решил, что два часа ночи, но усомнился, сообразив,
что свет в большей мере зависит от силы пурги, нежели от положения
солнца. Судя по поведению палатки, пурга не ослабевала. Я завел
часы. Сколько же времени я спал? Можно спокойно ошибиться на двенадцать
часов. Ребята спали, им тоже мешал иней, обтрясаемый с потолка палатки.
Иней во время пурги! Странно. Обычно потолок просто мокрый или
обмерзший. А тут иней, и обильный, как в сильный мороз, когда продолжает
холодать. Действительно, очень холодно, меховую шапку я натянул на лоб, и
ребята закутали головы. Холодает, так пора бы пурге кончаться. Но не похоже
по палатке, и по свету тоже, если сейчас день. А наверное, все-таки день:
не могли же мы проспать девятнадцать часов.
Из рюкзака под головой я достал инструменты и, устроившись в мешке
поудобнее, принялся чинить примус. Немели пальцы, пришлось все железки
отогревать в мешке. Потом я установил примус в кухонной яме и начал
заправлять бензином. Полиэтиленовая пятилитровая канистра стояла у стенки
палатки, аккуратно врезанная в снег до половины. Она находилась на
достаточном расстоянии от кухонной ямы, но все же я, лежа в мешке на животе,
мог дотянуться до нее. Резиновой грушей со шлангом я набрал бензин и
заправил примусы. Капли бензина, падая на руки, обжигали холодом.
Покалеченный примус кое-как горел. Я лежал в мешке, подложив под грудь
полупустой рюкзак, а спальный мешок укрывал мне спину и даже голову. Только
руки по локоть я высунул из мешка и орудовал в кухонной яме. Было тепло и
удобно. Длинным ножом вырезал из краев ямы снежные кубики, накалывал их на
нож и опускал в кастрюлю. Зимой хорошо: нет проблемы с водой, был бы бензин.
Еды я сварил в три раза меньше, чем в ходовой день, хотел и чая нагреть
меньше, чтобы сэкономить бензин, но, в конце концов, такого приказа не
было. Разложил еду по мискам. Почуяв запах горячей пищи, Володьки
зашевелились. Только Сашка продолжал спать.
В дни сидения под пургой
ели мы мало, но в чае не могли себе
отказать. И
уже в первое утро
начали испытывать естественную
потребность. Директор предложил пренебречь условностями и отвести для наших
нужд участок снега в углу палатки, подальше от кухонной ямы. Начальник
усмотрел в этом определенный непорядок, что, как известно, всегда влечет за
собой штраф. Мы не возражали. Размер штрафа установили по стандарту -
рубль. Мы с Сашкой полезли в рюкзаки, распаковывая "подкожные деньги", и
выложили по рублю. Начальник торжественно актировал деньги в кассу. Потом он
минут двадцать тщательно одевался и полез наружу. В щель под занавеской
ворвался снежный вихрь. Это произвело на Директора, который тоже собрался
наружу, впечатление, и к моменту прихода Начальника он задолжал обществу
рубль. Начальник вполз отдуваясь и был похож черт знает на что. Тут же
Директор предъявил ему рубль. Начальник, весь залепленный снегом, сидя прямо
на снежном полу, отплевываясь, с рублем в руке, глядел на этот бумажный
предмет, мучительно осознавая его реальный смысл и назначение.
Утром мы стали готовиться к выходу. Я вылез из палатки последним. Обоих
Володей заметил не сразу: они расхаживали взад-вперед на расстоянии пяти
метров от меня, но то был предел видимости. Сашка неподвижно стоял около
палатки нахохлившись и безнадежно вращая головой. Находясь лицом к ветру, мы
не могли дышать, так плотен был поток снега. Мороз достигал тридцати
градусов, и я чувствовал,
как ветер высасывает живое тепло
моего
тела. Очевидно, давала себя знать высокая влажность воздуха. Временами в
потоке летящего снега палатка скрывалась от меня, уплывала, и жуть
подступала к сердцу.
Стена была сильно изъедена ветром, но мы не стали ее чинить. В эти
минуты я оценил по заслугам достижения цивилизации даже в варианте
провинциального общего вагона.
На четвертые сутки ветер ослабел. Начальник сказал, что не плохо бы
кому-нибудь вылезти осмотреться, но просьба, обращенная в пространство,
осталась без ответа. Тогда он вылез сам и принялся расхаживать вокруг
палатки, чему-то радуясь. Нам стало любопытно, и мы тоже вылезли.
Свет, непомерно яркий свет поразил глаза. Это был блеск легкой
поземки, пропитанной солнцем. Влажное лицо стянуло морозом. От резкого ветра
с острым запахом снега я задохнулся. После тесноты палатки я выпрямился и
пошел, размахивая руками, по твердому, как бетон, снегу.
Кружевом застругов окружала нас
тундра, белая, белее любых
кружев. Небо! Никогда небо не бывает таким синим, как в разрывах белых
облаков, а солнце - таким мягким и теплым, как в мороз, когда на минуту
стихает ветер.
Мы стояли. Индевели бороды.
Бежим по тундре. Ветер! Как раз то, что надо, чтобы хотелось
бежать. "Тундури!", как называет ее Вустман
в своей ласковой книге
"Марбу". В лесочке из кустиков на каждом прутике сидит по белой куропатке, а
под кустами, на снегу, подняв острые морды кверху, сторожат их песцы.
Мы бежим к горам. Что нас там ждет? Только хорошее! Все горы наши:
пологие снежные перевалы по два, по три за день, длинные спуски на лыжах,
скорость, плавно наклоненные лыжные поля. Или крутизна, стены из снега и
черного камня и синие пятна натечного льда. Целый день на скалах: лыжи под
клапаном рюкзака, кошки на ногах, аккуратная работа с крючьями, с тонкой
веревкой. Все на пределе, сэкономлен каждый грамм. И надежность: ни минуты
спешки, ни секунды риска.
Десять дней свободы среди белых гор и белой земли. Всюду снег,
пригодный для ночлега, и сухая палатка в рюкзаке.
- Стой, Начальник!
- Чего тебе?
- Дай сюда карту.
- На.
- Смотри, вот то ущелье и гребень налево, здесь есть выход, он не так
крут. Смотри, как красиво его можно пройти. Вместо той дыры, в которую мы
ползем.
- Хочешь так? Давай. Правда, красиво! Ну, иди вперед.
И теперь я бегу впереди.
Жарко, расстегнулся. Ветер леденит голую грудь.
- Эй, простудишься!
- Никогда!!!
Запомнился тихий вечер под перевалом. Вылезать на седловину мы не
стали - там свирепствовал ветер. Склон был припорошен легким как пух
сегодняшним снегом. Я катался с горы, залезая каждый раз высоко над
палаткой. Вот она стоит, маленькая внизу, и около нее три фигурки. Я
спускаюсь к ним, применяя старый добрый поворот "телемарк", придуманный для
старых лыж. Одну ногу далеко выдвигаешь вперед и стоишь на ней, а другая
лыжа, слегка развернутая, как руль, плывет в снегу, рисует плавные дуги:
налево - правая нога впереди, направо - левая нога впереди... Ноги в
мягкой, теплой обуви, и снег струями обтекает их и веером взлетает за
спиной. И никаких сверхскользких современных пластмасс, окованных металлом
футляров-ботинок, перевитых пружинами автоматических креплений, - только
старый, незаслуженно забытый поворот "телемарк".
Холодный вечер. Ребята спят, а у меня забота: придуманные мною в
нарушение традиции бахилы "нового образца" оказались негодными - ботинки в
них отсыревают все сильнее день ото дня. И теперь, наполовину высунувшись из
мешка, я ножом выковыриваю иней, который въелся в брезент бахил и в кожу
ботинка. Работа долгая, хорошо бы за час управиться. Уже второй вечер
подряд я занимаюсь этим делом, отрывая часы от сна. И завтра, и послезавтра
мне предстоит все то же. Холодно, плечи и руки мерзнут, как будто становятся
пустыми изнутри. И тоска... Наконец, забравшись в мешок, я заснул, так и не
успев согреться.
Следующий день покрыл все невзгоды. Мы спустились с перевала в новую
долину, как по горнолыжной трассе. Вся долина была затоплена сверкающим
льдом.
Ветер дует в спину. Сильный ветер! Он несет, толкает по льду. Лыжи
скользят, разгоняются, стучат, как колеса вагонетки.
Я расстегнул
штормовку, она надулась. Лыжи у меня со стальными кантами, а на палках
вместо обычных штыков острые саблевидные ножи из каленой стали, загнутые
назад. Мне удобно катить по льду.
- Начальник, я поеду вперед. Ну что со мной сделается!
- Валяй!
Вся долина - зеркальная наледь. Крепкий ветер, твердый лед. Иногда меня
тащит юзом. Кантами лыж и остриями палок выправляю ход и рулю.
Вот и опять это мгновение! Я свободен! Свобода - это когда чувствуешь
свою силу! Когда стремишься вперед, не думая о возвращении!
Но далеким должен быть путь, чтобы найти в нем мгновения свободы...
Вечером мы втроем, не сговариваясь,
потребовали от Начальника
полуторной порции еды.
- Это еще почему? - возмутился он.
- Праздник.
Было Первое Мая.
- Ну и что? А рацион...
Но мы не так просты, чтобы упустить свое.