Среди белых гор
Скользит
одна
лыжа, другая, ноги переступают, толкаются
палки... Плотная снежная поверхность, то гладкая, то сморщенная застругами,
острыми, извилистыми. Лыжи их переезжают, а я как будто стою. Тундра
катится сама навстречу, освещенная белым солнцем.
Но нет никакой пустоты - все занято простором. Лыжи не оставляют следа
на плотном снегу. Я бежал в паре с Володей-старшим, он же Директор, это
соответствовало его должности там, в городе, но здесь было просто
полноценной кличкой. Мы с Директором тащили легкие нарты, и они на плотном
снегу совсем не стесняли нас. Однако Директор их ругал, и заструги ругал, и
запотевшие очки, и слишком яркое солнце, и холодный ветер, и поземку, и лед
на ресницах и бровях, который намерзал в вырезах маски так, что не успеваешь
оттаивать его голой рукой, а рука успевает замерзнуть. Меня все эти
обстоятельства совсем не раздражали. Я физически ощущал свободу в ее
наилучшей форме - в беспрепятственной возможности перемещений. И скольжение
было великолепным!
Из самой северной точки Воркутинской железной дороги, со станции
Хальмер-Ю, взяв совсем малый запас продуктов и бензина, мы решили пробежать
по трехсоткилометровой дуге из долины реки Кары в горы Полярного Урала, в
район хребта Оче-Нырд, и обратно. Это места, лишенные жилья, населения и
леса, полные колорита и очарования настоящего севера. Наше время было
жестко ограничено едой и бензином. Пурга и всякие происшествия должны были
компенсироваться своевременным сокращением дуги. Каждый горный перевал,
уводивший в глубь ненаселенки, был рискованным ходом, который, однако,
совершался не просто, а с точным расчетом. В таком расчете мы видели интерес
нашей спортивной игры - гораздо больший, чем в самом лыжном беге; как ни
увлекателен он сам по себе из-за перевалов, попутных и встречных ураганов,
тяжелых морозов и штилевых снегопадов, закрывающих путь глубоким рыхлым
снегом, мы оценивали его как простое перемещение фигур после того, как ход
обдуман. Фигурами в игре были мы.
Нас было четверо - удобный состав. Мы разбились на две пары, по числу
нарт. Это были очень легкие санки с небольшим грузом, но все-таки их лучше
тащить вдвоем, подцепившись веером: тогда на спусках, когда санки
разгоняются, можно разъехаться и, пропустив их вперед, удерживать за веревки
и управлять ими. Вторые санки тащили Володя, тезка Директора (но в отличие
от него прозванный Начальником, что соответствовало его назначению в
группе), и мой тезка - Сашка, прозванный Малышом, наверное, за то, что был
младше всех, но больше всех ростом.
Мы с Директором впервые поднялись на широкий увал. Наверху я попросил
его отцепиться и, усевшись на нарты верхом, помчался вниз. Склон был в
застругах, я приподнимался, вставал на лыжи, когда нарты подпрыгивали, и
все-таки они сломались, уткнувшись в снег. Я пролетел над ними, но
привязанная лямка рванула и опрокинула меня. Директор подъехал. Поднимаясь,
я видел обращенную ко мне маску, в одном из вырезов которой энергично
двигались губы. Мои уши были тепло укутаны шапкой, и сверху еще был
брезентовый капюшон штормовки, и я не слышал Директора. Но я не стал
высовывать ухо, потому что приблизительно знал, что он произносит.
Некоторое время мы возились с винтами и гайками, соединяя обломки
полозьев. Я быстро снимал левую рукавицу и подавал Директору винт. Он брал
его и продевал в отверстие. Правая рука у меня к тому времени была еще
теплой, и, внимательно прицелившись, стоя на коленях, я наворачивал правой
рукой гаечку на винтик. Потом, отогревая руки, мы разговаривали, сидя рядом
на корточках. Малыш и Начальник стояли рядом, скептически наблюдая за нашей
работой. Потом, замерзнув, принялись строить снежную стену, потому что
неясно было, можно ли через полчаса двинуться дальше: ветер набирал силу.
Солнце теперь красноватым пятном с трудом просвечивало сквозь
поземку. Темные волны летящего снега раскачивали его, а мы с Директором
продолжали калечить пальцы на тонкой работе.
Наконец до нас
донесся еле слышный протяжный голос Начальника:
"Конча-ай!" И мы с облегчением поднялись.
Теперь все четверо занимались одной работой. Я вырезал кирпичи, Малыш
и Директор носили их, а Начальник воздвигал стену. Снег здесь покрывал
тундру тонким слоем (не более тридцати сантиметров) и был перемешан с травой
и мхом. Кирпичи получались тонкие, хрупкие, иногда неправильной формы. Через
час, когда стена достигла четырехметровой длины и полутораметровой высоты,
она рухнула.
Некоторое время мы бездействовали, глядя на развалины. Поток снега стал
гуще, значит, это был снег не только поднятый с земли, но и летящий сверху,
из туч. Началась пурга.
Мы переместились метров на двадцать в сторону, там снег был глубже и
лучше. Начали строить новую стену. Начальник укладывал кирпичи аккуратно,
каждый кирпич тщательно подгоняя по месту. Я думал о том, что от состояния
полного благополучия можно незаметно и неотвратимо прийти к катастрофе:
сломанные нарты, упавшая стена, усиливающийся ветер. Теперь осталось упасть
второй стене. Часа через два новая стена была готова, и под ее прикрытием мы
начали ставить палатку.
Меховые рукавицы у меня совсем промокли. Теперь, занимаясь палаткой, я
минуту постоял в бездействии, - рукавицы сразу схватило морозом. Я не мог
даже держать веревку. Скинул рукавицы, быстро закрепил веревку голой рукой и
тут же обнаружил, что пальцы потеряли чувствительность. Втиснув их в
мерзлую рукавицу, начал размахивать руками. Чувствительность пальцев
восстанавливалась.
Запасные рукавицы, широкие, длинные, из собачьего меха, лежали в
кармане рюкзака, упакованные в полиэтилен. Но я не хотел их доставать. Мало
ли что может случиться. Вечная история с рукавицами, когда режешь
снег. Сжимаешь рукоятку ножа с усилием - и рука горячая, потная; потом
поднимаешь снежный кирпич - и рукавицы в снегу. А потом опять хватаешься за
нож в заснеженной рукавице - снег тает на ней. Пробовали защищать рукавицы
резиной, однако слишком потеют руки.
Поставили палатку, залезаем внутрь. Мерзко сгибаться в забитой снегом
обледенелой одежде и лезть под низкую "штору" входа. Хорошо еще, что мы
отказались от затягивающихся входов в виде рукава-тубуса, на альпинистский
манер; с теми, когда обмерзнут, вообще гибель. Уселись на рюкзаки, слушаем,
как палатка бьется. Зажгли светильник и только теперь обнаружили, что все
еще сидим и обмерзших масках.
Масками мы довольны: много лет совершенствовали и добились, что в них
тепло, дышится свободно, прорези для глаз набок не сползают и обмерзают
несильно, - забываешь, что маска надета.
Зажгли
примусы, палатка стала нагреваться. Начали понемногу
шевелиться. Мой тезка зацепил длинной ногой в обмерзшей бахиле примус и
опрокинул его. Из форсунки брызнула струя жидкого горящего бензина, этакий
огнемет; примус вспыхнул. Я вдавил его ботинком в снег. Начальник ойкнул,
схватил меня за ногу, но я не собирался больше топтать примус и уже засыпал
его снегом. Но, увы, горелка обломилась.
Какой-то рок преследовал нас. Так бывает: пойдут неудачи-мелочи, одно
за другое цепляется, дальше - больше. А в общем-то сами виноваты: надо было
разложить сначала подстилки, мешки, разуться, снять толстую одежду, занять
каждому свое место... Да и примус на поверхности держать нельзя. Надо
выкопать в снегу кухонную ямку такой глубины, чтобы он вместе с кастрюлей
скрылся, а то и кипяток кому-нибудь на голову опрокинуть недолго.
Еду сготовили на одном примусе: часа полтора длилась процедура. Но в
тот вечер спешить было некуда. Начальник считал, что разуваться пока не
стоит - мы не были уверены в палатке. Она бешено трепыхалась, скаты хлопали,
как парус, пообрывавший шкоты. Палатку мы сшили перед самым походом и еще не
испытали.
Пурга была хороша! Как выяснилось потом, поезда до Воркуты не
доходили. А это много южнее. Говорят, на ветке Воркута - Лабытнанги
опрокинуло ветром вагон.
У палатки стала отрываться угловая оттяжка. Мы это видели по швам
изнутри. Начальник залез в угол и наблюдал, как нитка ползет. Все швы были
проклеены, поэтому распускались медленно. Начальник смотрел, смотрел, потом
сказал: "Директор, давай одевайся, на улицу полезешь".
Мы с Сашкой уже находились в мешке, разутые, полураздетые, подремывать
начали.
Одеваясь, Директор ворчал, повторяя приказание Начальника на все лады
с вариациями. "Быстрее шевелись", - цыкнул на него Начальник, но тот и так
застегивался стремительно, как на учениях. Директор приподнял "штору" и
выкатился наружу, однако в палатку успел залететь забортный снежный вихрь.
Начался "испорченный телефон": "Эй, что... не слышу!" - вопил
Начальник. Снаружи до нас с Сашкой не доходило живых звуков. Но Начальник
что-то слышал, потому что переспрашивал: "Что в порядке?.. А черт, что ты
там бубнишь?"
Я тоже подозревал, что Директор говорит про себя и не по
делу. Начальник собрался уже лезть сам, но во вход просунулась какая-то
часть Директора, и мы не сразу поняли, что это его голова.
Освободив ее от налипшего снега, он рассказал, что одна оттяжка почти
оторвалась и вторая начинает. Начальник дал Директору приготовленную иглу с
капроновой ниткой, и тот исчез.
- Одевайтесь, ребята, - сказал Начальник нам.
Один Володя прокалывал палатку иглой снаружи, другой Володя изнутри
возвращал иглу назад. Я полез наружу осмотреть стену и, если надо,
отремонтировать. Ветрозащитные стены - моя "специальность", я много
занимался ими, даже пытался теоретизировать. Но уже тогда я понял, что дело
не только в стене. Ни Нансен в Арктике, ни Амундсен в Антарктиде стен не
строили, однако их палатки выдерживали ветер. А над телами капитана Роберта
Скотта и его спутников палатка, поставленная в пургу без всякой стены,
простояла всю долгую антарктическую зиму (с марта по ноябрь на шельфовом
леднике Росса) и осталась цела.