Следующий день был отвратителен: встречный ветер со снегом, каменистый
спуск с перевала, унылая длинная долина. Сашка сломал лыжу, и мы ужасно
замерзли, ремонтируя ее. Ботинки мои окончательно отсырели. Накануне я не
чистил их от инея, ради праздника завалившись спать. Теперь ноги мерзли не
переставая. Холод гложет их, жует, ковыряет, но надо еще стараться сохранить
это отвратительное ощущение, потому что если оно пропадет, то у меня не
будет ног. На каждой остановке я, стоя на одной ноге, опираясь на лыжную
палку, другой ногой размахивал, центробежной силой нагнетая кровь в
ступню. (Очень эффективный метод. Многие до него доходили своим умом, но он
известен еще из книги Евгения Абалакова "На высочайших вершинах Советского
Союза". Хороший метод, но попробуйте его применять вместо отдыха в течение
всего десятичасового ходового дня...
Мы уже шли обратно к Хальмеру. Мы сделали все, чтобы пройти
максимальный вариант маршрута. Но из десяти походных дней четыре провели под
пургой, и компенсировать их не удалось: не могли же мы каждый день проходить
по пятьдесят километров?
Но в тот мрачный день мы свои пятьдесят прошли. К концу дня, когда
подумывали уже о ночлеге, увидели километрах в двух впереди дым, а потом и
домик.
Это были геологи. Они владели хорошим уютным санным домиком с печкой, с
запасом угля. Домик был прицеплен к гусеничному вездеходу, но сегодня
вечером они никуда не ехали, а собирались мирно переночевать на месте.
До Хальмера оставалось километров восемьдесят, мы приблизились со
стороны гор, и геологи недоумевали, откуда мы взялись.
- Заходите, грейтесь, - сразу пригласили они.
- Спасибо, - ответил Начальник, - мы не замерзли.
- Куда идете?
- В Хальмер.
- Правильно идете.
- Знаем, - с достоинством ответил Начальник.
- У нас тесновато, но поместимся, двое нар есть свободных, широкие,
печка натоплена, чай уже готов...
- Спасибо, - сказал Начальник, - сегодня еще пройти надо, продукты
поджимают.
- Продуктов дадим.
- Может, согласимся, - вмешался я.
- Да нет, парни, - обратился ко мне Начальник во множественном числе, -
чего уж там, до Хальмера день пути, ну два от силы, вышли на тренировочку,
чего уж свои планы менять.
- Конечно, - тоскливо подтянул ему Малыш, хотя душою и телом был со
мной.
Директор хранил философский нейтралитет. Он тоже был не прочь остаться
в тепле, но гораздо больше его занимало происходящее как эпизод той игры, в
которую мы добровольно ввязались: чем это кончится? Казалось, он потирал
руки.
Всколыхнулась во мне обида. Черт побери, я бы высушил за ночь ботинки,
и кончились бы мои беды.
- Пошли, - сказал я и пошлепал вперед со всей доступной мне
скоростью. Я чесал вперед что есть силы и здорово оторвался от
остальных. Сзади витал приглушенный расстоянием крик Начальника: "Сто-о-й,
при-ва-ал..."
Они остановились, не дойдя до меня, но к ним назад я не пошел. Тогда
они снова надели рюкзаки и пошли ко мне сами.
Что может быть тяжелее чувства обиды? Сразу во всем мире не остается
ничего, кроме липкого холода...
Потом я подумал, что там, далеко, в тепле, меня ждут другие люди. Потом
я посмотрел на тундру вокруг и вздохнул; воздух был чистый и яркий. Потом я
посмотрел на троих маленьких черных человечков - они двигались и были заняты
этим. Потом я увидел себя, тоже маленького, согнувшегося, сидящего на
рюкзаке в стороне, и почти рассмеялся, но злость не прошла.
- Саня, полезай в палатку, - сказал Начальник, - стену сегодня ставить
не будем, разводи примусы.
Я возился с примусами, а ребята снаружи заканчивали установку
палатки. Вдруг ее тряхнуло ветром, дальше - больше. Ветер возродился. Ребята
начали строить стену. И что-то не ладилось у них.
- Саня, - позвал Начальник, - кирпичи не получаются, может, вылезешь,
сделаешь?
- Сделаю, после примусов.
Обычно снежные кирпичи для стены поддевают лопатой. Но я никогда не
брал с собой лопаты, подбивал обпиленный с боков кирпич ногой, и он
откалывался сам ровно по слою. В этот поход я уговорил ребят не брать
лопаты, сэкономить в весе. В общем, я научил их обходиться без лопаты, но
бывает, попадается трудный снег.
Примусы не загорались. А снаружи мчался холодный ветер, и не слышно
было голосов.
Когда я вылез, ребята стояли молча. Я стал вырезать кирпичи,
приноровился к снегу. Ребята строили стену. Они очень замерзли. Погода
склонялась к пурге. Темнело.
В палатке я не стал вычищать из ботинок иней: это было выше моих сил. Я
уже не думал о завтрашнем дне. Я думал только о том, чтобы согреться. И еще
мне хотелось согреться раньше, чем усну, чтобы наяву поблаженствовать в
тепле. И, кажется, мне это так и не удалось.
Когда вечером снимаешь ботинки, они быстро твердеют; их нужно широко
раскрыть, чтобы утром можно было надеть и разогреть теплом ног. С замерзшими
ботинками надо обращаться осторожно, а то их легко сломать. Запихнуть четыре
огромных холодных ботинка в спальный мешок? Ну нет, мы и так с Сашкой
непрерывно воевали ночи напролет, и нам в мешке не хватало только
ботинок. Володям тоже было тесно, и они свои ботинки также оставляли на
холоду. По утрам смешно видеть разинутые рты ботинок, парочками стоящих по
углам. В это утро, не увидев своих ботинок, я понял, что они провели ночь в
спальном мешке у Володей.
Я приготовил еду и закричал: "Просыпайтесь жрать!"
Ребята трудно просыпались. У всех был грустный вид. Сашка еще ничего, а
у Володей опухли лица, особенно у Директора, - что-то в организме у
"стариков" не справляется.
В это утро у меня были мягкие и теплые ботинки, было легко
обуваться. Это пришлось кстати, потому что пальцы на руках у меня
потрескались и кровоточили. Вот, недоглядели: аптеку взяли мощную, а никаких
вазелинов и кремов нет. Когда женщины в группе, всегда косметика найдется.
Второй день пурга собирается. Если бы не было до Хальмера меньше сотни
километров чистой тундры, не снимали бы мы в то утро лагеря. Еды оставалось
точно на два дня. Да и не могли мы ошибиться с едой, потому что рацион
каждого дня был полностью упакован в отдельном мешочке, помечен датой. Если
пролежать сейчас под пургой день, то уйдет на него половина дневного
рациона, если два - три четверти, если три дня - целый дневной рацион, а
потом уже придется спать и спать и ничего не есть. А потом на два приличных
дневных перехода останется один рацион еды. Это ничего. Но как же не
хотелось застревать!
Вышли. Руки мерзнут, не держат палки. Рукавицы влажноваты, и мех
вытерся, а запасные собачьи рукавицы до сих пор лежат нетронутые, сухонькие,
в полиэтилен заклеены; так их, наверное, и принесут в Хальмер; запас рукавиц
важнее запаса еды.
Через полчаса стало веселее: на ходу быстро легчает. Вот если бы можно
было так все время идти и идти... Больше всего изнуряют ночлеги!
Видимости никакой: дай бог за сотню метров различить человека, и то не
всегда. Непонятно, вышли мы из гор или еще тащимся между ними. Начальник сам
идет впереди, задает темп, Сашка следует покорно за ним по пятам, а мы с
Директором, поотстав, кричим, глядя на компас: "Лево... право".
Я шел и думал, что, пожалуй, поступаем мы неправильно: точно по азимуту
на Хальмер двигаться нельзя, потому что можем промазать; надо взять левее,
южнее, тогда наверняка упремся в линию железной дороги. А промажем, так еще
полтыщи километров, и на берег океана выйдем...
Потом я забыл о заботах и часов пять был в состоянии, вполне приятном,
только автоматически смотрел на компас и кричал: "Лево... право", думая о
своем.
Начальник остановился - на сегодня хватит. Мне жалко стало: идти бы
так,
а теперь с
палаткой возись. Снег попался плохой, корка
десятисантиметровой толщины, а под ней сыпучий порошок. Я выпилил для смеха
плиту метр на метр, говорю: "Начальник, посмотри, какой я тебе кирпичик
изготовил". - "А что, - говорит, - давай из таких плит построим".
И построили мы с ним стену всего из семи плит; получилась - хоть
фотографируй. Сашка с Директором были уже в палатке и звали ужинать. А мы с
Начальником все любовались своей работой.
- Слушай, Начальник, а ведь мы таким макаром мимо Хальмера промажем.
- Я и сам думал, - сознался он, - да не хотел азимут менять, боялся,
заблажите.
- Ну, маленькие мы, что ли?
- Идите есть, строители... такие-то, - подал голос Директор.
- Вот опять он ругается, - сказал Начальник.
- Сейчас, потерпи! - крикнул я Директору. - А знаешь, Начальник,
хорошо, что мы не переночевали у геологов, было бы уже все не то.
- Да ведь известное дело... И что с тобой тогда случилось, я и в толк
не мог взять. Правда, ботинки твои в безобразном виде.
- Знаешь, Начальник, Сашка по ночам кричит, плачет.
- Сашка - молодец!
- Он за тобой, Начальник, тянется и поддакивает тебе от "истинного
уважения".
- Ладно уж, молчи. Как думаешь, повернуть нам завтра к югу?
- Прямой смысл, тогда в пургу не промажем.
- Да, надо было еще сегодня утром повернуть.
И все-таки на следующий день мы мимо Хальмера почти проскочили. Когда
отмахали километров сорок, небо вдруг приподнялось, снежная пелена ушла, и
далеко к югу увидели черный треугольничек террикона шахты. Едва показался он
- и тут же стал расплываться. Но десяти секунд хватило, чтобы без команды мы
разбежались вдоль направления к террикону и закрепили линию, воткнув в снег
лыжные палки. Затем снова посыпался снег и все утопил.
- Хорошо сработали! - сказал Начальник. Мы и сами были горды.
Тут же по воткнутым лыжным палкам точно засекли направление. В тот день
мы могли бы дойти до Хальмера, но решили еще разок тихо-мирно заночевать в
палатке: лучше, чем ночь на станции мыкаться.
Утром началась весна. Солнце раздело нас до рубашек,
рукава
закатали. Начальник и Сашка стали умываться снегом - и черный же при этом
был снег!
А потом часа два зловредный террикон никак не приближался. Сначала мы
не спешили, но затем все ускоряли, ускоряли ход и загадывали, через сколько
времени придем. И ошиблись, станционные домики вдруг поднялись из сугробов,
и на крыльце мы увидели странно одетого по сравнению с нами человека.
Влетев на станцию, мы наехали лыжами на рельсы точно там, где пересекли
их десять суток назад. И тут же Директор заявил, что за последние десять
дней сильно проголодался и требует кормления - чем угодно, за любую цену, но
немедленно.
- Молчи, управленческий аппарат, - оборвал его Начальник и стал
торжественно пожимать нам руки.
И вот, уже с билетами на "Полярную Стрелу", мы бежим не по тундре, а по
городу Воркуте. На мостовой замерзают дневные лужи. Солнце опустилось ниже
домов и терриконов. Город стынет в морозной тени. Ботинки одеревенело
стучат. В последний раз, но со всей жестокостью мерзнут ноги.
Бежим, бежим, спешим, боимся опоздать в городскую баню.