После экспедиции на Эверест в 1936 году я недолго оставался в Дарджилинге. Эрик Шиптон отправлялся в Гархвал, в Центральных Гималаях, севернее Дели, и взял меня с собой. Как и четыре года назад, когда я ушел из Солу Кхумбу, мне предстояло многое пережить впервые: впервые я попал на равнину, впервые увидел настоящие большие города -- такие, как Дели и Калькутта, впервые ехал по железной дороге, впервые узнал настоящую жару.
В Раникхете в Гархвале Шиптон представил меня майору саперных войск Осместону, который занимал руководящую должность в индийском геодезическом ведомстве. Он собирался на съемки в район высокой горы Нанда Деви, и было решено, что я отправлюсь с ним. В результате многолетней работы майор Осместон нанес на карту чуть ли не весь горный район Гархвала; я не раз сопровождал его.

В том же году была взята вершина Нанда Деви, высочайшая из всех взятых к тому времени вершин (7816 метров). Этот рекорд держался до 1950 года, когда французы поднялись на Аннапурну в Непале. "Нанда Деви" означает "Благословенная богиня"; индуисты и буддисты считают ее священной горой. Ее история особенно примечательна: еще за два года до покорения вершины ни одному человеку не удалось добраться даже до ее подножия, и считалось, что это вообще невозможно. Но вот в 1934 году Шиптон и его друг Тильман, тоже известный английский альпинист, нашли проход. Они поднимались вдоль реки Риши, прокладывая себе путь через глубокие ущелья и вдоль крутых склонов, и пришли наконец к укрывшемуся у самого подножия Нанда Деви удивительно красивому водоему, который назвали Сэнкчюэри ("Святыня" или "Убежище"). У них не было ни людей, ни достаточных запасов, чтобы двигаться дальше; впрочем, они и так добились немалого. А в 1936 году, когда Шиптон снова вышел на Эверест, Тильман отправился во главе большой экспедиции на штурм Нанда Деви.
По пути в горы наша группа под руководством майора Осместона встретила возвращавшегося Тильмана, и он сообщил нам радостную новость. Оделл (в 1924 году он участвовал в экспедиции на Эверест и достиг высоты 8230 метров в поисках Мэллори и Ирвина) и Тильман взошли на вершину. Третий альпинист, молодой американец Чарлз Хаустон, поднялся почти до вершины, но отравился чем-то в верхнем лагере, и ему пришлось вернуться вниз. Когда мы их встретили, он уже поправился и все они страшно радовались своей выдающейся победе.
Вскоре после этого настал мой черед заболеть. Никогда, ни до, ни после этого, я не болел так сильно в горах. Возможно, сказалась непривычная жара на равнине по пути из Дарджилинга. А может быть, виной был непрерывный дождь, или же я еще не отдохнул после Эвереста. Как бы то ни было, я очень ослаб. У меня поднялась такая температура, что временами майору Осместону и другим приходилось тащить меня на спине. Майор Осместон отнесся ко мне с беспримерной добротой, и я пообещал себе, что когда-нибудь сделаю для него то же, что он для меня. Англичане определили у меня желтуху. Местные жители посоветовали мне поесть один вид мха, растущий на скалах. Я решил попробовать. Сварил мох и съел его, потом меня рвало так сильно, что я думал, все внутренности выскочат наружу. Но температура прошла. Слабость еще оставалась, но болезнь угомонилась, и я смог идти дальше сам.
Как и экспедиция Тильмана, мы подошли к Нанда Деви через долину Риши, которая называется Риши Ганга, и разбили лагерь около Сэнкчюэри. Это было действительно очень красивое место; кругом простирались цветущие луга, а над ними высились снежные вершины. Однако мы пришли не для восхождения, а для топографической съемки. Наша работа продолжалась несколько недель. Я все еще был не в силах делать много и оставался чаще всего в базовом лагере. Но я хоть поправлялся. Недалеко от лагеря находилась могила одного шерпа из экспедиции Тильмана: он умер от болезни; увидев ее, я невольно подумал: "Как-никак я оказался счастливее его!"
Наконец мы покинули горы и вернулись в Раникхет. Оттуда я поехал обратно в Дарджилинг. К этому времени я уже совсем поправился, но был не очень-то доволен собой, потому что принес так мало пользы. "Настанет день, -- думал я, -- когда я опять приду на Нанда Деви и покажу себя с лучшей стороны". Этому суждено было сбыться.
Когда шерп не занят в экспедиции, он может заработать несколько рупий, сопровождая туристов по примечательным местам вокруг Дарджилинга. Этим я и занимался в течение осени и зимы 1936 года. Иногда маршрут ограничивался подъемом на Тигровый холм у самого города. Оттуда на восходе можно увидеть за сто шестьдесят километров вершину Эвереста, возвышающуюся над хребтами Непала. Иногда туристы идут несколько дальше, по северным тропам до Сандакпху и Пхалута, оттуда в хорошую погоду Эверест виден значительно лучше. Я испытывал радостное чувство, убеждаясь, что гора стоит на месте и ждет меня. Но с другой стороны, я был недоволен -- мне хотелось идти туда, а не смотреть. В следующем году экспедиции не было, и мне пришлось ждать 1938 года, чтобы представился новый случай.
А в 1937 году я отправился снова в Гархвал, на этот раз для восхождения вместе с Гибсоном и Мартином, учителями Дун Скул, известной английской мужской школы в Дехра Дун, в Индии. Экспедиция была маленькая, в ней участвовали двое названных англичан, я и еще один дарджилингский шерп по имени Ринцинг, да десятеро носильщиков из Гархвала. Мы собирались взойти на гору Бандар Пунч ("Обезьяний хвост"); это был первый из трех походов, которые я совершил туда вместе с мистером Гибсоном. Высота Бандар Пунч -- 6315 метров, совсем малая в сравнении с Эверестом и даже с Нанда Деви. Однако ее никто не пытался взять до тех пор. Условия восхождения были сложными, и при первой попытке нас остановил глубокий снег на высоте всего 5200 метров.
После этого мы не стали делать новых попыток, а посвятили несколько недель изучению края и пережили при этом много приключений. Однажды, разбив лагерь на берегу большой реки, мы разделились на две группы и пошли на рекогносцировку. Мистер Гибсон и Ринцинг шли по одной стороне реки, мистер Мартин и я -- по другой, мы условились встретиться вечером. Но тут спустился густой туман, пошел дождь, и мы не могли найти ни друг друга, ни даже лагерь. У нас с мистером Мартином не было ни палатки, ни другого снаряжения и было очень мало продовольствия. Мы бродили кругом и кричали, но из-за тумана не видели, куда идем, а сильный дождь заглушал наши голоса. Наконец мы набрели на пещеру; пришлось просидеть в ней два дня. На третий день прояснилось, и мы нашли дорогу обратно в лагерь.
В другой раз мы отправились в большой поход в одну деревню на границе Тибета. На обратном пути попали в густые дебри и заблудились. Продовольствие подходило к концу. На наше счастье, в лесу оказалось много ягод, однако мы все равно ходили голодные. И тут мы наткнулись на местных жителей, которые устроились перекусить на краю дороги. Продуктов у них было много, и мы предложили им денег, но они встретили нас недружелюбно и отказались продать что-нибудь. Тогда мне пришла в голову одна идея. Я знал, что в этой местности господствует суеверие, будто пища становится нечистой, если до нее дотронется чужеземец. И вот я подсказал мистеру Гибсону, чтобы он прикасался к разным продуктам и спрашивал: "Это что? А это?" Он послушался, и они страшно всполошились. А он трогал все так быстро, что крестьяне не успевали остановить его, и твердил: "Что это? Это что? Что это? Это что?" Как я и надеялся, местные жители после этого не захотели дотрагиваться до еды и оставили ее нам. Англичане все равно думали заплатить и предложили двадцать рупий, но они отказались принять деньги и заспешили прочь, пригрозив, что доложат обо всем сельскому старшине. Однако ничего не случилось, потому что мы продолжали путь и сумели обойти их деревню. Зато мы наелись до отвала!
Во время этой экспедиции нам постоянно не везло с продовольствием. Однажды мы три недели подряд питались одними консервами. Наконец пришли в деревню, купили козу и зарезали ее. Мы настолько проголодались, что тут же съели всю козу, а на следующий день все мучились животами. Пришлось задержаться в деревне на три дня и лечиться аракой10. Не знаю, как отнесся бы к такому лечению врач, но мы, во всяком случае, поправились. Все это происходило после попытки взять Бандар Пунч. Мы побывали также в Ганготри и Гомукхи -- знаменитых местах, привлекающих много паломников, -- потом миновали вершины Бадринат и Камет и прошли перевал Бирни на высоте 5500 метров, выше, чем мы забирались на Бандар Пунч. Первым этот перевал форсировал англичанин Бирни, участник штурма Камета в 1932 году; отсюда и название перевала. Но он шел с юга на север, а мы первыми двигались здесь в обратном направлении. В это время у нас было очень мало местных носильщиков, так что нам пришлось так же трудно, как если бы мы поднимались на высокую вершину.
Итак, за два года я дважды побывал в Гархвале, и оба похода оказались очень интересными. Все же это было не то что Эверест, и я продолжал думать о Чомолунгме. Вернувшись в Дарджилинг, я стал ждать с большим нетерпением. Весной 1938 года англичане организовали новую экспедицию, и я, конечно, нанялся к ним. Это была седьмая экспедиция на Эверест, а для меня третья.
На этот раз руководил Тильман; по своему размаху экспедиция значительно уступала предыдущей. Кроме Тильмана в нее вошли Эрик Шиптон и Фрэнк Смайс, с которыми я уже ходил в горы, Оделл -- его я встретил годом раньше около Нанда Деви, -- а также Питер Ллойд и капитан Оливер, впервые участвовавшие в восхождении. Тильман был очень хороший и спокойный человек, все шерпы любили его. Косматый, с невероятно густыми бровями, он получил у нас прозвище Балу -- Медведь. Именно он придумал порядок, при котором шерпы не несут большого груза, пока не дойдут до самой горы, когда остальных носильщиков отпускают. Он же ввел официально звание Тигра и медаль Тигра для Гималайских экспедиций.
Путь на Эверест проходил все там же, и в начале апреля мы разбили базовый лагерь выше монастыря Ронгбук. Здесь я вторично встретил отца: он опять услышал про экспедицию и пришел через перевал Нангпа Ла проведать меня. Это была наша последняя встреча: он умер в Солу Кхумбу в 1949 году, прежде чем я попал туда. Он всегда был мне хорошим отцом, и я благословляю его память.
С ледника мы не сразу пошли на Северное седло, а, как и в 1935 году, попробовали сначала найти лучший путь. Тильман, я и двое шерпов (Церинг и Джингмей) поднялись к перевалу Лхо Ла, около которого побывал в свое время Мэллори. Великий миг! Наконец-то я с одной стороны Эвереста видел другую. Где-то там, на юго-западе, находится Тами, мой родной дом... Далеко-далеко внизу, на склоне около ледника Кхумбу, паслись яки, рядом с ними виднелась фигура человека. Я спрашивал себя, кто бы это мог быть.
Тильман надеялся пройти через перевал на другую сторону и разведать ее, однако мы убедились, что склон страшно крут и весь покрыт льдом. Спуститься, возможно, и удалось бы, но подняться потом опять -- ни за что. Было очень пасмурно, и мы не могли отчетливо видеть большую, заполненную снегом котловину, которой Мэллори дал уэльское имя Western Сwm -- Западный цирк. Поэтому нельзя было судить об условиях для восхождения с той стороны, и я, понятно, не подозревал тогда, что пятнадцать лет спустя там пройдет путь к вершине.
Возвратившись в базовый лагерь, мы выступили к Северному седлу. На этот раз мы попали туда с двух сторон: старым путем, со стороны Восточного Ронгбукского ледника, и новым, от Главного Ронгбукского ледника. Мы убедились, однако, что второй путь очень крут и еще ненадежнее старого. По снежно-ледовым склонам ниже седла, как я уже говорил, часто проходят лавины, и вот я впервые сам попал в одну из них. Мы поднимались в этот момент вшестером, связками по трое: впереди капитан Оливер, я и шерп Вангди Норбу, за нами Тильман и двое других шерпов. Место было крутое, снег глубокий, по самую грудь, и мы продвигались медленно, с большим трудом. Вдруг со всех сторон послышался треск, и снег тоже начал двигаться. В следующий миг мы заскользили все под гору вместе со снегом. Я упал и закувыркался вниз, потом зарылся головой в снег и очутился в темноте. Разумеется, я помнил, что произошло на этом самом месте в 1922 году, и подумал: "Это то же самое. Конец". Тем не менее я продолжал бороться, протолкнул вверх ледоруб и попытался зацепиться им. К счастью, лавина остановилась, причем я оказался не очень глубоко. Мой ледоруб зацепился за твердый снег, я стал подтягиваться. И вот я уже опять выбрался на свет -- живой!
Нам повезло. Снег прекратил скольжение, и все легко выбрались на поверхность. А тремя метрами ниже тянулась большая трещина; попади мы в нее, ни один бы не выбрался. Теперь же пропал лишь один предмет -- вязаный шлем капитана Оливера.
Мы разбили лагерь 4 на Северном седле. В третий раз я оказался здесь. Но теперь мне наконец-то предстояло пойти еще дальше. Для дальнейшего восхождения мы разделились на две группы. Я вошел в первую, возглавляемую Смайсом и Шиптоном, вместе с еще шестью шерпами -- Ринцингом, Лобсангом, Вангди Норбу, Лакпа Тенцингом, Да Церингом и Олло Ботиа. Следуя по примеру предшествующих экспедиций вдоль северо-восточного гребня, мы подняли грузы на высоту 7800 метров и разбили лагерь 5. Впервые я оказался на такой высоте, однако она ничуть не влияла на меня. Но погода стояла неблагоприятная, и скалы покрывал глубокий снег, так что нам приходилось прямо-таки пробиваться сквозь него. Англичане хмурились и стали поговаривать о том, что до вершины добраться надежды мало.
В лагере 5 мы передохнули, затем приготовились идти дальше, чтобы разбить лагерь 6. Однако двое шерпов, которым поручили забросить палатки и топливо, не смогли дойти с Северного седла до лагеря 5, а это осложняло дело. Без названных вещей нельзя было следовать дальше. Мы стали совещаться. Шерпы заявили, что, если их пошлют вниз, они там и останутся, но я вызвался спуститься и доставить грузы. Мне пришлось идти одному. Палатки и топливо лежали на снегу на полпути от седла, где их оставили носильщики-шерпы, прежде чем повернуть обратно. Взвалив груз на спину, я двинулся вверх. И тут я чуть не сорвался -- так близок к этому я никогда не был в горах. В отличие от послевоенных экспедиций мы в то время не пользовались кошками на крутых снежных и ледяных склонах. И вот я внезапно поскользнулся. Место было очень опасное, мне едва удалось зацепиться ледорубом и удержаться от дальнейшего падения. В противном случае я скатился бы на ледник Ронгбук, полутора километрами ниже. К счастью, все обошлось благополучно, я зашагал дальше и пришел в лагерь 5 перед самыми сумерками. Смайс и Шиптон поздравили меня. Позже, когда экспедиция "кончилась, я получил особое вознаграждение -- двадцать рупий.
На следующий день мы продолжали восхождение и разбили лагерь 6 на высоте 8290 метров. Так высоко мне не приходилось бывать ни до, ни после, вплоть до 1952 года, когда я поднимался со швейцарской экспедицией с другой стороны Эвереста. Смайс и Шиптон остались в лагере, а мы, шерпы, в тот же день вернулись в лагерь 5 Здесь мы встретили вторую группу -- Тильмана, Ллойда и их носильщиков; они выступили дальше, в лагерь 6, а мы спустились к седлу. Здесь мы стали ждать. Однако долго ждать не пришлось, потому что скоро начали спускаться и остальные. Обе группы альпинистов попытались штурмовать вершину из лагеря 6, но, как они и опасались, надежд на успех не было. Причем не из-за холода и даже не из-за ветра, а из-за снега: там, где в 1924 и 1933 годах торчали голые скалы, теперь лежали глубокие сугробы. И это была бы не беда, будь снег твердым, но нет, с каждым шагом они проваливались по грудь, а с неба сыпались все новые хлопья. Муссон подул раньше обычного и положил конец всем мечтам об успешном восхождении.
В этой экспедиции я впервые увидел кислородные приборы. Тильман относился к ним отрицательно, он считал, что Эверест можно и должно взять без кислорода. Большинство восходителей разделяло его мнение. Но Ллойд выше Северного седла шел все время с кислородным прибором, всесторонне испытывая его. "Что это за странная штука?" -- удивлялся я, а другие шерпы смеялись и называли его "английский воздух". Прибор был громоздкий и очень тяжелый -- совсем не то, что мы брали с собой на Эверест много лет спустя, -- и явно не оправдывал усилий на его переноску. Один из кислородных баллонов получил совершенно неожиданное применение в монастыре Ронгбук. Когда я снова пришел туда в 1947 году, он висел на веревке на главном дворе. Каждый вечер, когда наставал час монахам и монахиням расходиться по своим кельям, в него били, как в гонг.
Из-за плохой погоды мы решили спуститься совсем, но и это оказалось нелегким делом. Снегопад не прекращался, приходилось опасаться новых лавин. К тому же случилась неожиданная беда. Утром в лагере 4 на Северном седле, разнося по палаткам чай альпинистам и носильщикам, я обнаружил, что Пасанг Ботиа лежит без сознания. Я принялся трясти его -- никакого результата; похоже было, что его разбил паралич. Начальником лагеря был Эрик Шиптон. Он осмотрел Пасанга, но тоже ничего не смог сделать. В это время Тильман все еще находился в одном из верхних лагерей; придя оттуда, он с большим трудом спустил Пасанга вниз по крутым склонам на ледник. Причину заболевания Пасанга так никогда и не удалось выяснить; он остался частично парализованным даже после окончания экспедиции. Правда, это было единственное несчастье за все путешествие, если не считать того, что мы не взяли вершины.
Как я уже говорил, звание Тигра, хотя и употреблялось раньше в отношении шерпов, совершивших наиболее высокие восхождения, официально было введено только Тильманом. Началось это как раз с нашей экспедиции. Все шерпы, поднявшиеся в 1938 году до лагеря 6, получили медали; в наши личные книжки записали, что нам присвоено почетное звание. С тех нор Гималайский клуб, ведущая альпинистская организация в Индии, вручает медали Тигра всем шерпам, которые совершили выдающиеся восхождения. Я был, разумеется, счастлив и горд, что принадлежу к числу первых Тигров, и, вернувшись в Дарджилинг, подумал: "На этот раз мы забрались высоко. А на следующий, в 1939 или 1940 году, мы, быть может, достигнем цели".
Я не знал тогда, что происходит в мире, не знал, что случится вскорости. Прошло четырнадцать долгих лет, прежде чем я получил возможность снова попытать счастья на Чомолунгме.

<<   6   >>